Распечатать
СЛОВО ДЗЕРЖИНСКОМУ
01.11.2002
Газета "Досье" (Москва).
"Железный Феликс", скромно стоящий ныне под опадающим кленом в сквере на Крымском валу, ждет. Зорко всматриваясь куда-то вдаль, он словно ищет помощи и защиты от насевших на него, теперь бессловесного, пасквилянтов и наглых лжецов. Молчит "рыцарь революции". Но за него говорят, не могут не сказать его дела, его жизнь-подвиг, жизнь-горение на костре революции.
Beрнеe, кто знал его - друзья, соратники и даже непримиримые враги, признавали, что человека, равного Дзержинскому по преданности и верности революционной идее, не было и нет ни в прошлой, ни тем более в нынешней истории России. Назвать его Че Геварой того времени и то было бы и неполно, и не совсем соизмеримо...
Уроженец Виленской губернии (ныне Минской области), сирота в восьмидетной семье, он с ранних лет познал страшные картины народных бедствий. Видел виселицы на площадях белорусских и литовских городов, видел голод и холод, болезни, издевательства над людьми, слышал звон кандалов арестантов, отправляемых в ледяную Сибирь. "Уже тогда, вспоминал Дзержинский, мое сердце и мозг чутко воспринимали всякую несправедливость, всякую обиду, всякое зло". И потому уже с гимназических лет он ушел в революционную борьбу и оставался в ней до последнего дыхания. Не стоило бы жить, говорил он не раз, если бы человечество не озарялось звездой социализма, если бы не достичь справедливого устройства мира, подлинной свободы и подлинного братства народов без распрей и раздоров. На пути к этой цели, признавал Дзержинский, в его сердце всегда неугасимо горели святая искра, которая и придавала ему силу, веру и счастье даже "на костре преследований".
И на этом благородном пути его не могло остановить ничто: ни мрачные бетонные бастионы Варшавской цитадели, в которых он томился 5 раз, ни московская Бутырка, ни Таганская каторжная тюрьма, ни Орловский и Мценский каторжные централы, ни предписанное царем "вечное поселение в Сибирь". Треть его жизни прошла в тюрьмах, ссылках и на каторге, где "к заключенным относились хуже, чем к собакам, где били за все - за то, что здоров, за то, что больной, за то, что русский, за то, что еврей, за то, что имеешь крест на шее, за то, что не имеешь его". Тюремные, каторжные кандалы навек въелись в его измученные ноги и были раскованы только в 1917 году.
Но и в заточении, вся обстановка которого понуждала к ожесточению души, атрофированию чувств, Дзержинский оставался человеком с большой буквы. Как-то в камеру Седлецкой тюрьмы, где отбывал свой очередной срок Дзержинский, вбросили безнадежно больного польского революционера Антона Росола. Тот не мог даже ходить. И вот Феликс, будучи сам больным, все свои усилия отдавал уходу за умирающим Антоном. Он ежедневно бережно выносил его на руках в тюремный двор, усаживал на солнечное место и снова уносил в камеру. И это продолжалось месяцами. Если бы этот человек, говорили о Дзержинском его товарищи по тюрьме, не совершил ничего другого, то и тогда люди должны были поставить ему памятник.
Способны ли хотя бы на тысячную долю подобного проявления человечности нынешние хулители Дзержинского? Тот же Немцов, к примеру, или Новодворская?
Жертвуя собой, помогай другим - таков был девиз его короткой и яркой, как вспышка, жизни. Он мог без колебаний отдать свой паспорт и свои деньги товарищу по каторге, дабы тот сбежал раньше его. Ради революции он жертвовал и самым дорогим, что у него было - семьей. Такой была несокрушимая когорта тех революционеров. За дело революции мучилась и страдала и жена Дзержинского - Софья Сигизмундовна и ее сын Ясик, родившийся в варшавской тюрьме "Сербия". Мальчик часто болел. Во время суда его не с кем было оставить, поэтому он вместе с матерью участвовал во всех судебных процессах. На скамье подсудимых Софья Сигизмундовна кормила его грудью. Царский суд тоже приговорил супругу Дзержинского "на вечное поселение в Сибирь". "Смехотворное и жалкое впечатление производил этот суд, - отмечает отец Софьи Сигизмундовны, - семь судей и прокурор, судебный исполнитель и секретарь в ярости метались против худенькой женщины с ребенком под стражей солдат с обнаженными саблями. Знать, этот аппарат, пожираемый ржавчиной подлости и беззакония, уже скоро рассыплется в прах, коль слабая женщина наводит на него такой ужас, что ему приходится выслать ее на край света..."
И вот наступил март 1917 года, месяц освобождения Дзержинского, которому царский суд продлит тюремное заключение до 1922 года! "В своей тюремной одежде, в круглой арестантской шапке, с котомкой, где лежала недокуренная махорка и последняя книга, - вспоминает сестра Дзержинского Ядвига, - он 1 марта 1917 года стал свободным гражданином России и сразу же вошел в новую жизнь для борьбы за счастье человечества. Когда окружавшие Бутырку демонстранты вынесли его на руках из тюремного двора, ему было уже около 40 лет, 22 из которых прошли в тюрьмах, ссылках, на каторге, в революционной борьбе". Тюрьмы надломили ему здоровье, но дух его остался не сломленным. И он со всей своей кипучей энергией буквально набросился на самые горячие, самые ответственные участки работы по спасению полуживой, растерзанной страны. Он взял под контроль Петроградскую почту и телеграф, потом возглавил Народный комиссариат внутренних дел России, который в то время называли "комиссариатом порядка и спокойствия". Его задачей была борьба с мародерами, спекулянтами, саботажниками, бандитами, а параллельно этому комиссариат занимался снабжением голодающего населения продуктами...
"Я нахожусь в самом огне борьбы, - отмечал тогда Дзержинский, но сердце мое в этой борьбе осталось живым, тем самым, каким оно было и раньше. Все мое время - это одно непрерывное действие".
Конечно, прежде всего, нужно было спасать только что родившуюся в муках и страданиях молодую Республику Советов:
- Наша революция, - подчеркивал Дзержинский, - ставший во главе ВЧК, - в ясной опасности... Силы противника организуются. Контрреволюция действует в стране в разных местах, вербуя в свои отряды. Теперь враг здесь, в Петрограде, в самом сердце нашем. Везде и всюду мы имеем на это неопровержимые данные... Мы должны послать на этот фронт, самый опасный и самый жестокий, решительных, твердых, преданных, на все готовых для защиты завоеваний революции товарищей. Теперь борьба - грудь с грудью, борьба не на жизнь, а на смерть".
А что творилось в те дни и месяцы в Москве? По сути она была во власти бандитских шаек, уголовников, анархистов. Они устраивали пьяные дебоши в общественных местах, грабили квартиры, магазины, банки, среди белого дня убивали людей. Банды завладели 26 особняками, спрятав в них большое количество оружия - от винтовок, пулеметов до орудий. Чекисты обратились к москвичам с просьбой помочь в наведении порядка в городе. И народ откликнулся. 12 апреля 1918 года "черная гвардия", засевшая в особняках, была разоружена. Дольше всех сопротивлялся "дом анархии" (ныне это здание известного театра Ленкома).
А потом по стране прокатилась целая серия заговоров - от дела Мирбаха до дела Локкарта, от Кронштадтского мятежа до мятежных выступлений в Перми, Астрахани, Вятке, Рязани. А потом всю Республику всколыхнули убийства Володарского и Урицкого и покушение Каплан (Ройд) на Ленина. Терпение у власти лопнуло. В обращении к народу новой России говорилось, что "карающая рука рабочего класса разрывает цепи рабства, и горе тем, кто осмелится ставить рогатки социалистической революции". При этом Феликс. Эдмундович отмечал, что "красный террор нельзя приравнять даже к маленькой капле "белого террора", когда вешали рабочих целыми тысячами, вещали только потому, что они рабочие.
Нельзя не сказать и о самом "карательном аппарате" ВЧК, который был тысячекратно меньше контрреволюционного - доморощенного и заморского. Новую власть рабочих и крестьян защищала горстка чекистов. До конца 1917 года в ее составе было всего 23 человека! А в следующем 1918 году после переезда правительства из Петрограда в Москву, в ВЧК насчитывалось 120 человек с учетом шоферов, машинисток, курьеров, уборщиц, буфетчиц. И эта неустрашимая горстка "рыцарей революции" успешно противостояла многим тысячам ее врагов. Противостояла, далеко не всегда применяя крайние меры, даже в ответ на "белый террор".
И все же не это стало главным, определяющим в деятельности неистового Дзержинского. Когда потребовалось спасать гибнущую от разрухи Республику Советов, он стал главным железнодорожником страны. Он бросил короткие, хлесткие, как выстрел призывы в массы:
-Нет транспорта - нет хлеба!
- Всякий задержанный вагон - это трупы детей!
- Всякая остановка движения - это тиф!
Буквально в считанные месяцы в стране было восстановлено 2020 мостов, отремонтировано 2374 паровоза и около 10 тысяч километров железнодорожного полотна. Железнодорожные артерии начали пульсировать.
Когда страна погибала от голода, "вечногорящий" Дзержинский стал "главным маршалом хлебного корпуса". С крошечным отрядом чекистов, насчитывающим 40 человек, он отправился в урожайную в тот 1919 год Сибирь на заготовку продуктов и через три месяца голодающие Центр и Поволжье получили 23 миллиона пудов хлеба и 1,5 миллиона пудов мяса.
Когда страна погибала от сыпняка, Дзержинский возглавил комиссию по борьбе со страшной эпидемией, "способной погубить республику Советов". Он образцово организовал снабжение медикаментами, помогал и содействовал в работе медперсоналу, развернул антитифозную профилактику. Его силы, энергии хватило даже на то, чтобы в тяжелейшее время организовать спасение уникальных музыкальных инструментов таких выдающихся мастеров, как Страдивариус, Аматти, Маджини, Батов. Собранное богатство по его инициативе и образовало единственную в мире Государственную коллекцию уникальных музыкальных инструментов.
А какой ярчайший человеческий подвиг совершил Феликс Эдмундович, взявшись за спасение будущего молодой России - 4 миллионов ее сирот и 5,5 миллионов ее беспризорных и полубеспризорных детей?! Возглавив детскую комиссию, он буквально вздыбил всю Республику на спасение ее гибнущего будущего. И первую скрипку в этой адски сложной и трудной работе сыграли комиссии ВЧК в центре и на местах. В ответ на призыв Дзержинского "Все на помощь детям!" чекисты совместно с органами власти на местах создали сотни детских домов и трудовых, коммун. Под детские дома были отведены отобранные у богачей лучшие особняки и загородные дачи. Сюда же свозилась и лучшая барская мебель, барская посуда.
Чекисты совместно с органами местной власти заготавливали на местах продукты для детей и отправляли их "зелеными " эшелонами без малейших задержек в пути, наравне с воинскими грузами. В это же время сотни тысяч детей из голодающих областей были переселены в благополучные районы страны. Одновременно по инициативе Феликса Эдмундовича в стране был организован сбор средств и ценностей в пользу детей. С этой же целью проводились "Недели беспризорного и больного ребенка", субботники в пользу детей, когда все предприятия еженедельно работали по два сверхурочных "детских часа". Для сбора средств в помощь беспризорным детям была выпущена серия почтовых марок "Спасем детей России!".
Записные книжки Феликса Эдмундовича в эти беспокойные годы (а иных у него и не было) испещрены самыми главными для него записями: "Как сироты в детских учреждениях?", "Все ли они имеют?", "Как нормы питания детей?", "Почему сливочное масло испорчено?", "Как с детской обувью?", "Ясли Басманного района. Приют на Покровке. Не хватает кроватей. Холодно. 25 грудных детей - одна няня". В самое грозное время, когда Республика голодала, когда хлебный паек доходил до 50 граммов в день, для детей, по инициативе Дзержинского, была введена специальная, детская карточка на получение обедов из двух блюд, 30 хлебных и 30 продуктовых талонов в месяц, дети стали получать особый паек больше, чем рабочие и красноармейцы.
В эти же годы, и снова по инициативе Феликса Эдмундовича, были созданы и знаменитые "трудовые коммуны" для перевоспитания малолетних преступников. Одну из самых известных из них, располагавшуюся под Харьковом, возглавлял А. С. Макаренко. Накопленный здесь опыт получения "путевки в жизнь нашел широкое распространение и в стране, и далеко за ее пределами. Подобные "школы-коммуны" Макаренко-Дзержинского действуют до сих пор даже в консервативной Англии. Невольно хочется сравнить титанические усилия Дзержинского, сумевшего в кратчайшие сроки, в полуголодной, полуразрушенной стране спасти главное достояние республики - ее детей, с показушными, большей частью словесными усилиями, если их вообще можно так назвать, нашей ухоженной "социальной" дамы со стеклянными глазами, тоже якобы отвечающей за судьбу шести или восьми миллионов беспризорных бродяг новой России. Что тут сказать? Какая власть - такие и ее дети. Убивая своих детей, она убивает будущее России и себя в том числе.
Какая же сила двигала и вдохновляла Дзержинского на фронте борьбы за детей?
"Мы боремся не для себя, часто говорил он, - мы боремся для детей, для счастья поколений... Пусть вырастут смелыми и сильными духом и телом, пусть никогда не торгуют своей совестью; пусть будут счастливее нас и дождутся торжества свободы, братства и любви". Разве не пророческое это завещание для нас, нынешних, уже научивших детей торговать и телом, и совестью, и честью. Вот таким был Дзержинский с детьми.
Отдельная тема - работа Феликса Эдмундовича на посту председателя ВСНХ СССР, посту, на котором он и скончался 26 июля 1926 года, во время своего очередного выступления. Скажем только о самом главном: множество народно-хозяйственных задач, которые решал и пытался решить Дзержинский, так же актуальны и сегодня.
- Вести экономическое строительство, настаивал Феликс Эдмундович, под таким углом зрения, чтобы СССР из страны, ввозящей машины и оборудование, превратить в страну, производящую машины и оборудование... широко внедрить в производство достижения научно-технического прогресса... Если эта работа не будет вестись, нам угрожает закрытие наших заводов и рабство заграничному капиталу... Дело авиастроения надо поставить во что бы то ни стало на крепкие ноги... Развитие тракторостроения, сельскохозяйственного машиностроения. Производство металлоизделий для нужд бытового потребления - наша главная задача... Если мы теперь деревянная, лапотная Россия, то мы должны стать металлической Россией...
Привожу без особых комментариев и другие высказывания Феликса Эдмундовича, как мудрого государственного деятеля, пророчески видевшего и плюсы, и минусы новой экономики, новой жизни, новой власти:
- Мы безумно бесхозяйственны, только рубль сбережения на душу населения в год даст нам 140 миллионов экономии. Всему, что не неотложно, не необходимо, жесткая урезка всяких излишеств и непроизводительных расходов... Режим экономии - есть одна из важнейших директив в области нашего хозяйственного строительства.
- Поднять производительность труда, а не работу перьев и канцелярий. Иначе Мы не вылезем.
- Неужели, черт возьми, мы не справимся с бумажным потопом! Воинственный бюрократ, самодовольный, тупой и бездушный - наш смертельный противник.
- Смотреть глазами своего аппарата - это гибель для руководителя!
- Транспорт был и останется всецело в руках пролетарского государства.
- Никаких надувательств по зарплате, платить вовремя, честно.
- Моя линия... вести четко и ясно свое хозяйство, - дать почти полную самостоятельность... заменить систему централизованной ответственности ответственностью каждого.
В бешеных буднях он умел поймать рациональное зерно даже в таком специфическом вопросе, как организация поточного жилищного строительства:
- Делать дома фабричным способом, а на месте собирать или отливать... не надо жалеть средств, чтобы досылать наших работников во все страны мира изучать это дело у нас усиленно вести.
В рабочих записках Феликса Эдмундовича мы находим и пророческие строки, посвященные нашим тогдашним нефтяным делам:
- Мне кажется, что Грознефть, как и Азнефть, слишком оторваны от всего нашего остального народного хозяйства и представляют самостоятельные, слишком замкнуть царства. Haша нефть, наше "счастье" (фонтаны), мне кажется, могла быть источнике гораздо большего возрождения всего нашего народного хозяйства.
А вот как широко смотрел Феликс Эдмундович на развитие дипломатических и торговых отношений СССР с разными странами, в том числе, и с США:
- Отсутствие у СССР дипломатических отношений с Америкой - есть сильнейшее препятствие для развития с ней коммерческих отношений, которые могут быть поста лены на прочную и широкую базу.
А рядом другая запись: - политические интересы укрепления дружбы с Персией (Ираном) должны быть руководящими.
Это только толика рабочих записей председателя ВСНХ, раскрывающих его державное начало.
А каким был "рыцарь революции", глава народного хозяйства страны в быту? Беспримерно скромным человеком, особенно в сравнении с бытом нынешней правящей элиты. Вот как описывают очевидцы рабочий кабинет Дзержинского на Лубянке:
"Зайдя в кабинет Дзержинского, мы нашли его согнувшимся над бумагами. На столе перед ним - полупустой стакан чаю, небольшой кусок черного хлеба. В кабинете холодно. Часть кабинета отгорожена ширмой, за ней кровать, покрытая солдатским одеялом. Поверх одеяла накинута шинель. По всему было видно, что Феликс Эдмундович как следует не спит, разве только приляжет ненадолго, не раздеваясь. И снова за работу".
А вот другое воспоминание близких о личной непритязательности Феликса Эдмундовича:
"Он был невероятно скромен, лично для себя ограничивался минимальным. "Гардероб" его состоял из единственного штатского костюма, к тому же появившегося у него лишь в 1924 году, когда по роду работы председателя ВСНХ ему приходилось встречаться с различными делегациями и представителями деловых кругов капиталистических стран".
Он всегда руководствовался правилом - лучше отдать, чем взять. Это была железная линия его поведения, прямо противоположная сугубо хапательной линии нынешнего "демократического" российского истеблишмента. Возглавляя ВЧК, Дзержинский издал, а главное добился его неукоснительного выполнения, такой приказ:
"Полагаю, что уже пришло время, когда можно и следует упразднить персональные машины, в том числе и мою... Если есть одна персональная, то будет всегда и больше".
Что тут комментировать? Ныне двухмиллионная армия президентских и правительственных чиновников, усердно прирастающая с каждым годом, разъезжает на самых дорогих иномарках с мигалками в сопровождении кортежей из охранных джипов. А вместе с ними, а чаще без них, на госмашинах разъезжают их жены и детишки. Подобных сумасшедших расходов на "элитные членовозы" не позволяет себе ни одна даже самая богатая в мире страна.
Нельзя не напомнить и об отношении Феликса Эдмундовича к получению, как теперь говорят, всяких там презентов. Теперь без этого и шагу не сделать по карьерной лестнице. Дзержинский в корне пресекал малейшие подарочные поползновения. Однажды председатель азербайджанской ЧК направил в Москву на имя Дзержинского "для поправления здоровья" посылку с икрой и шестью бутылками сухого вина. На приложенном к посылке письме Феликс Эдмундович тотчас же начертал: "Сдать в больницу", а в Баку послал такую депешу:
"Благодарю Вас за память. Посылку Вашу я передал в санитарный отдел для больных. Должен Вам, однако, как товарищу, сообщить, что не следует Вам, как Предчека и коммунисту, ни мне и ни кому бы то другому, посылать такие подарки". Как-то в Сибири болеющему и кашляющему железнодорожному наркому предложили стакан молока. Феликс Эдмундович, вспоминают очевидцы, смутился до последней степени. Он смотрел на молоко, как на совершенно недопустимую роскошь, как на непозволительное излишество в тяжелейших условиях жизни того времени.
Скажите, кто из нынешних "великих" или "средних" отказался от подаренной ему подчиненными дорогущей вазы, ахалтекинского рысака, коллекции элитных заморских вин, редкой выделки кавказской бурки или эксклюзивной иномарки? Что вы! Как можно грести от себя? Ныне этого никто не поймет. Но это отлично понимал Дзержинский, храня власть в стерильной чистоте.
Таким был "железный Феликс" - рыцарь революции - живой укор множеству нынешних деятелей капиталистической реставрации. И, прежде всего, именно поэтому он так ими нелюбим. Именно поэтому на его ясную, светлую голову сегодня низвергаются потоки клеветы, инсинуаций, огульных обвинений "в десятках миллионов им расстрелянных", "погубленных на Соловках", в "организации ГУЛАГов и сталинских репрессий 1937-1938 годов", и при этом нигде и никогда не упоминается о том, что Дзержинский умер задолго до всего этого, что еще в те далекие годы именно Дзержинский требовал строжайшего соблюдения законности: "Прокурор должен стоять на страже закона, а законность для нас - первая заповедь". И в любом деле он требовал правды и истины. Они, правда и истина, как никогда нужны сегодня и самому Феликсу Эдмундовичу и всем нам, захлебывающимся в потоках наглой несусветной лжи. По этой причине предоставим слово о Дзержинском некоторым свидетелям того времени, знавшим этого легендарного человека:
Г. И. Петровский:
- Если нужно было бы изобразить революцию со всей ее решительностью, если нужно было бы изобразить преданность солдата и гражданина, если нужно было бы изобразить в революции правдивость, то для этого нужно было бы выбрать только образ товарища Дзержинского.
Эдуард Эрриа:
- Золото всех тронов мира не могло отклонить Дзержинского от предначертанной цели. Перед его моральной чистотой порой склоняют головы даже его непримиримые враги.
Максим Горький:
- Благодаря его душевной чуткости и справедливости было сделано много хорошего.
Федор Шаляпин:
- Дзержинский - поборник правды и справедливости.
Академик Бардин:
- Впервые в жизни слушал такого пламенного оратора, как бы собранного в узел нервный, слова которого возникали из кристаллических глубин человеческой души.
А. Макаренко:
- Как прекрасна была жизнь Феликса Эдмундовича, так же прекрасна история коммунаров. Не презрение, не ханжеское умиление перед человеческим несчастьем подарили чекисты этим искалеченным детям. Они дали им самое дорогое в нашей стране - плоды революции, плоды своей борьбы и своих страданий. Главное - новое отношение к человеку, новая позиция человека в коллективе, новая забота и новое внимание.
Американский журналист Альберт Рис Вильяме:
- Призовите на суд истории, с одной стороны, большевиков, обвиняемых в красном терроре, а с другой стороны - белогвардейцев и черносотенцев, обвиняемых в белом терроре, и предложите им поднять руки. Я знаю, когда они поднимут руки, мозолистые и загрубелые от работы, руки рабочих и крестьян будут сиять белизной по сравнению с обагренными кровью руками этих привилегированных леди и джентльменов.
В. В. Маяковский:
Юноше,
обдумывающему
житье,
решающему
сделать бы жизнь с кого,
скажу
не задумываясь:
Делай ее
с товарища
Дзержинского...
А теперь слово детям России, спасенным Дзержинским:
"Всероссийскому попечителю о детях товарищу Дзержинскому, воспитанники 1-й черноморской детской трудовой колонии "Детский городок" от чистого детского сердца шлют искренний привет. Помни и в будущем о беспризорных детях. Память же о твоих заботах долгие годы будет храниться в наших сердцах. Прими наш детский поцелуй!"
И ответ Ф. Э. Дзержинского всем этим прекрасным людям и всей подымающейся с колен молодой Республике Советов:
"Любовь сегодня, как и раньше, она все для меня, я слышу и чувствую в душе ее песнь. Песнь эта зовет к борьбе, к несгибаемой воле, к неутомимой работе. И сегодня помимо идеи - помимо стремления к справедливости - ничто не определяет моих действий. Мне трудно писать... Я - вечный скиталец - нахожусь в движении, в гуще перемен и создания новой жизни... Я вижу будущее и хочу и должен сам быть участником его созидания - быть в движении, как пущенный из пращи камень, пока не достигну конца - отдыха навеки".
Beрнеe, кто знал его - друзья, соратники и даже непримиримые враги, признавали, что человека, равного Дзержинскому по преданности и верности революционной идее, не было и нет ни в прошлой, ни тем более в нынешней истории России. Назвать его Че Геварой того времени и то было бы и неполно, и не совсем соизмеримо...
Уроженец Виленской губернии (ныне Минской области), сирота в восьмидетной семье, он с ранних лет познал страшные картины народных бедствий. Видел виселицы на площадях белорусских и литовских городов, видел голод и холод, болезни, издевательства над людьми, слышал звон кандалов арестантов, отправляемых в ледяную Сибирь. "Уже тогда, вспоминал Дзержинский, мое сердце и мозг чутко воспринимали всякую несправедливость, всякую обиду, всякое зло". И потому уже с гимназических лет он ушел в революционную борьбу и оставался в ней до последнего дыхания. Не стоило бы жить, говорил он не раз, если бы человечество не озарялось звездой социализма, если бы не достичь справедливого устройства мира, подлинной свободы и подлинного братства народов без распрей и раздоров. На пути к этой цели, признавал Дзержинский, в его сердце всегда неугасимо горели святая искра, которая и придавала ему силу, веру и счастье даже "на костре преследований".
И на этом благородном пути его не могло остановить ничто: ни мрачные бетонные бастионы Варшавской цитадели, в которых он томился 5 раз, ни московская Бутырка, ни Таганская каторжная тюрьма, ни Орловский и Мценский каторжные централы, ни предписанное царем "вечное поселение в Сибирь". Треть его жизни прошла в тюрьмах, ссылках и на каторге, где "к заключенным относились хуже, чем к собакам, где били за все - за то, что здоров, за то, что больной, за то, что русский, за то, что еврей, за то, что имеешь крест на шее, за то, что не имеешь его". Тюремные, каторжные кандалы навек въелись в его измученные ноги и были раскованы только в 1917 году.
Но и в заточении, вся обстановка которого понуждала к ожесточению души, атрофированию чувств, Дзержинский оставался человеком с большой буквы. Как-то в камеру Седлецкой тюрьмы, где отбывал свой очередной срок Дзержинский, вбросили безнадежно больного польского революционера Антона Росола. Тот не мог даже ходить. И вот Феликс, будучи сам больным, все свои усилия отдавал уходу за умирающим Антоном. Он ежедневно бережно выносил его на руках в тюремный двор, усаживал на солнечное место и снова уносил в камеру. И это продолжалось месяцами. Если бы этот человек, говорили о Дзержинском его товарищи по тюрьме, не совершил ничего другого, то и тогда люди должны были поставить ему памятник.
Способны ли хотя бы на тысячную долю подобного проявления человечности нынешние хулители Дзержинского? Тот же Немцов, к примеру, или Новодворская?
Жертвуя собой, помогай другим - таков был девиз его короткой и яркой, как вспышка, жизни. Он мог без колебаний отдать свой паспорт и свои деньги товарищу по каторге, дабы тот сбежал раньше его. Ради революции он жертвовал и самым дорогим, что у него было - семьей. Такой была несокрушимая когорта тех революционеров. За дело революции мучилась и страдала и жена Дзержинского - Софья Сигизмундовна и ее сын Ясик, родившийся в варшавской тюрьме "Сербия". Мальчик часто болел. Во время суда его не с кем было оставить, поэтому он вместе с матерью участвовал во всех судебных процессах. На скамье подсудимых Софья Сигизмундовна кормила его грудью. Царский суд тоже приговорил супругу Дзержинского "на вечное поселение в Сибирь". "Смехотворное и жалкое впечатление производил этот суд, - отмечает отец Софьи Сигизмундовны, - семь судей и прокурор, судебный исполнитель и секретарь в ярости метались против худенькой женщины с ребенком под стражей солдат с обнаженными саблями. Знать, этот аппарат, пожираемый ржавчиной подлости и беззакония, уже скоро рассыплется в прах, коль слабая женщина наводит на него такой ужас, что ему приходится выслать ее на край света..."
И вот наступил март 1917 года, месяц освобождения Дзержинского, которому царский суд продлит тюремное заключение до 1922 года! "В своей тюремной одежде, в круглой арестантской шапке, с котомкой, где лежала недокуренная махорка и последняя книга, - вспоминает сестра Дзержинского Ядвига, - он 1 марта 1917 года стал свободным гражданином России и сразу же вошел в новую жизнь для борьбы за счастье человечества. Когда окружавшие Бутырку демонстранты вынесли его на руках из тюремного двора, ему было уже около 40 лет, 22 из которых прошли в тюрьмах, ссылках, на каторге, в революционной борьбе". Тюрьмы надломили ему здоровье, но дух его остался не сломленным. И он со всей своей кипучей энергией буквально набросился на самые горячие, самые ответственные участки работы по спасению полуживой, растерзанной страны. Он взял под контроль Петроградскую почту и телеграф, потом возглавил Народный комиссариат внутренних дел России, который в то время называли "комиссариатом порядка и спокойствия". Его задачей была борьба с мародерами, спекулянтами, саботажниками, бандитами, а параллельно этому комиссариат занимался снабжением голодающего населения продуктами...
"Я нахожусь в самом огне борьбы, - отмечал тогда Дзержинский, но сердце мое в этой борьбе осталось живым, тем самым, каким оно было и раньше. Все мое время - это одно непрерывное действие".
Конечно, прежде всего, нужно было спасать только что родившуюся в муках и страданиях молодую Республику Советов:
- Наша революция, - подчеркивал Дзержинский, - ставший во главе ВЧК, - в ясной опасности... Силы противника организуются. Контрреволюция действует в стране в разных местах, вербуя в свои отряды. Теперь враг здесь, в Петрограде, в самом сердце нашем. Везде и всюду мы имеем на это неопровержимые данные... Мы должны послать на этот фронт, самый опасный и самый жестокий, решительных, твердых, преданных, на все готовых для защиты завоеваний революции товарищей. Теперь борьба - грудь с грудью, борьба не на жизнь, а на смерть".
А что творилось в те дни и месяцы в Москве? По сути она была во власти бандитских шаек, уголовников, анархистов. Они устраивали пьяные дебоши в общественных местах, грабили квартиры, магазины, банки, среди белого дня убивали людей. Банды завладели 26 особняками, спрятав в них большое количество оружия - от винтовок, пулеметов до орудий. Чекисты обратились к москвичам с просьбой помочь в наведении порядка в городе. И народ откликнулся. 12 апреля 1918 года "черная гвардия", засевшая в особняках, была разоружена. Дольше всех сопротивлялся "дом анархии" (ныне это здание известного театра Ленкома).
А потом по стране прокатилась целая серия заговоров - от дела Мирбаха до дела Локкарта, от Кронштадтского мятежа до мятежных выступлений в Перми, Астрахани, Вятке, Рязани. А потом всю Республику всколыхнули убийства Володарского и Урицкого и покушение Каплан (Ройд) на Ленина. Терпение у власти лопнуло. В обращении к народу новой России говорилось, что "карающая рука рабочего класса разрывает цепи рабства, и горе тем, кто осмелится ставить рогатки социалистической революции". При этом Феликс. Эдмундович отмечал, что "красный террор нельзя приравнять даже к маленькой капле "белого террора", когда вешали рабочих целыми тысячами, вещали только потому, что они рабочие.
Нельзя не сказать и о самом "карательном аппарате" ВЧК, который был тысячекратно меньше контрреволюционного - доморощенного и заморского. Новую власть рабочих и крестьян защищала горстка чекистов. До конца 1917 года в ее составе было всего 23 человека! А в следующем 1918 году после переезда правительства из Петрограда в Москву, в ВЧК насчитывалось 120 человек с учетом шоферов, машинисток, курьеров, уборщиц, буфетчиц. И эта неустрашимая горстка "рыцарей революции" успешно противостояла многим тысячам ее врагов. Противостояла, далеко не всегда применяя крайние меры, даже в ответ на "белый террор".
И все же не это стало главным, определяющим в деятельности неистового Дзержинского. Когда потребовалось спасать гибнущую от разрухи Республику Советов, он стал главным железнодорожником страны. Он бросил короткие, хлесткие, как выстрел призывы в массы:
-Нет транспорта - нет хлеба!
- Всякий задержанный вагон - это трупы детей!
- Всякая остановка движения - это тиф!
Буквально в считанные месяцы в стране было восстановлено 2020 мостов, отремонтировано 2374 паровоза и около 10 тысяч километров железнодорожного полотна. Железнодорожные артерии начали пульсировать.
Когда страна погибала от голода, "вечногорящий" Дзержинский стал "главным маршалом хлебного корпуса". С крошечным отрядом чекистов, насчитывающим 40 человек, он отправился в урожайную в тот 1919 год Сибирь на заготовку продуктов и через три месяца голодающие Центр и Поволжье получили 23 миллиона пудов хлеба и 1,5 миллиона пудов мяса.
Когда страна погибала от сыпняка, Дзержинский возглавил комиссию по борьбе со страшной эпидемией, "способной погубить республику Советов". Он образцово организовал снабжение медикаментами, помогал и содействовал в работе медперсоналу, развернул антитифозную профилактику. Его силы, энергии хватило даже на то, чтобы в тяжелейшее время организовать спасение уникальных музыкальных инструментов таких выдающихся мастеров, как Страдивариус, Аматти, Маджини, Батов. Собранное богатство по его инициативе и образовало единственную в мире Государственную коллекцию уникальных музыкальных инструментов.
А какой ярчайший человеческий подвиг совершил Феликс Эдмундович, взявшись за спасение будущего молодой России - 4 миллионов ее сирот и 5,5 миллионов ее беспризорных и полубеспризорных детей?! Возглавив детскую комиссию, он буквально вздыбил всю Республику на спасение ее гибнущего будущего. И первую скрипку в этой адски сложной и трудной работе сыграли комиссии ВЧК в центре и на местах. В ответ на призыв Дзержинского "Все на помощь детям!" чекисты совместно с органами власти на местах создали сотни детских домов и трудовых, коммун. Под детские дома были отведены отобранные у богачей лучшие особняки и загородные дачи. Сюда же свозилась и лучшая барская мебель, барская посуда.
Чекисты совместно с органами местной власти заготавливали на местах продукты для детей и отправляли их "зелеными " эшелонами без малейших задержек в пути, наравне с воинскими грузами. В это же время сотни тысяч детей из голодающих областей были переселены в благополучные районы страны. Одновременно по инициативе Феликса Эдмундовича в стране был организован сбор средств и ценностей в пользу детей. С этой же целью проводились "Недели беспризорного и больного ребенка", субботники в пользу детей, когда все предприятия еженедельно работали по два сверхурочных "детских часа". Для сбора средств в помощь беспризорным детям была выпущена серия почтовых марок "Спасем детей России!".
Записные книжки Феликса Эдмундовича в эти беспокойные годы (а иных у него и не было) испещрены самыми главными для него записями: "Как сироты в детских учреждениях?", "Все ли они имеют?", "Как нормы питания детей?", "Почему сливочное масло испорчено?", "Как с детской обувью?", "Ясли Басманного района. Приют на Покровке. Не хватает кроватей. Холодно. 25 грудных детей - одна няня". В самое грозное время, когда Республика голодала, когда хлебный паек доходил до 50 граммов в день, для детей, по инициативе Дзержинского, была введена специальная, детская карточка на получение обедов из двух блюд, 30 хлебных и 30 продуктовых талонов в месяц, дети стали получать особый паек больше, чем рабочие и красноармейцы.
В эти же годы, и снова по инициативе Феликса Эдмундовича, были созданы и знаменитые "трудовые коммуны" для перевоспитания малолетних преступников. Одну из самых известных из них, располагавшуюся под Харьковом, возглавлял А. С. Макаренко. Накопленный здесь опыт получения "путевки в жизнь нашел широкое распространение и в стране, и далеко за ее пределами. Подобные "школы-коммуны" Макаренко-Дзержинского действуют до сих пор даже в консервативной Англии. Невольно хочется сравнить титанические усилия Дзержинского, сумевшего в кратчайшие сроки, в полуголодной, полуразрушенной стране спасти главное достояние республики - ее детей, с показушными, большей частью словесными усилиями, если их вообще можно так назвать, нашей ухоженной "социальной" дамы со стеклянными глазами, тоже якобы отвечающей за судьбу шести или восьми миллионов беспризорных бродяг новой России. Что тут сказать? Какая власть - такие и ее дети. Убивая своих детей, она убивает будущее России и себя в том числе.
Какая же сила двигала и вдохновляла Дзержинского на фронте борьбы за детей?
"Мы боремся не для себя, часто говорил он, - мы боремся для детей, для счастья поколений... Пусть вырастут смелыми и сильными духом и телом, пусть никогда не торгуют своей совестью; пусть будут счастливее нас и дождутся торжества свободы, братства и любви". Разве не пророческое это завещание для нас, нынешних, уже научивших детей торговать и телом, и совестью, и честью. Вот таким был Дзержинский с детьми.
Отдельная тема - работа Феликса Эдмундовича на посту председателя ВСНХ СССР, посту, на котором он и скончался 26 июля 1926 года, во время своего очередного выступления. Скажем только о самом главном: множество народно-хозяйственных задач, которые решал и пытался решить Дзержинский, так же актуальны и сегодня.
- Вести экономическое строительство, настаивал Феликс Эдмундович, под таким углом зрения, чтобы СССР из страны, ввозящей машины и оборудование, превратить в страну, производящую машины и оборудование... широко внедрить в производство достижения научно-технического прогресса... Если эта работа не будет вестись, нам угрожает закрытие наших заводов и рабство заграничному капиталу... Дело авиастроения надо поставить во что бы то ни стало на крепкие ноги... Развитие тракторостроения, сельскохозяйственного машиностроения. Производство металлоизделий для нужд бытового потребления - наша главная задача... Если мы теперь деревянная, лапотная Россия, то мы должны стать металлической Россией...
Привожу без особых комментариев и другие высказывания Феликса Эдмундовича, как мудрого государственного деятеля, пророчески видевшего и плюсы, и минусы новой экономики, новой жизни, новой власти:
- Мы безумно бесхозяйственны, только рубль сбережения на душу населения в год даст нам 140 миллионов экономии. Всему, что не неотложно, не необходимо, жесткая урезка всяких излишеств и непроизводительных расходов... Режим экономии - есть одна из важнейших директив в области нашего хозяйственного строительства.
- Поднять производительность труда, а не работу перьев и канцелярий. Иначе Мы не вылезем.
- Неужели, черт возьми, мы не справимся с бумажным потопом! Воинственный бюрократ, самодовольный, тупой и бездушный - наш смертельный противник.
- Смотреть глазами своего аппарата - это гибель для руководителя!
- Транспорт был и останется всецело в руках пролетарского государства.
- Никаких надувательств по зарплате, платить вовремя, честно.
- Моя линия... вести четко и ясно свое хозяйство, - дать почти полную самостоятельность... заменить систему централизованной ответственности ответственностью каждого.
В бешеных буднях он умел поймать рациональное зерно даже в таком специфическом вопросе, как организация поточного жилищного строительства:
- Делать дома фабричным способом, а на месте собирать или отливать... не надо жалеть средств, чтобы досылать наших работников во все страны мира изучать это дело у нас усиленно вести.
В рабочих записках Феликса Эдмундовича мы находим и пророческие строки, посвященные нашим тогдашним нефтяным делам:
- Мне кажется, что Грознефть, как и Азнефть, слишком оторваны от всего нашего остального народного хозяйства и представляют самостоятельные, слишком замкнуть царства. Haша нефть, наше "счастье" (фонтаны), мне кажется, могла быть источнике гораздо большего возрождения всего нашего народного хозяйства.
А вот как широко смотрел Феликс Эдмундович на развитие дипломатических и торговых отношений СССР с разными странами, в том числе, и с США:
- Отсутствие у СССР дипломатических отношений с Америкой - есть сильнейшее препятствие для развития с ней коммерческих отношений, которые могут быть поста лены на прочную и широкую базу.
А рядом другая запись: - политические интересы укрепления дружбы с Персией (Ираном) должны быть руководящими.
Это только толика рабочих записей председателя ВСНХ, раскрывающих его державное начало.
А каким был "рыцарь революции", глава народного хозяйства страны в быту? Беспримерно скромным человеком, особенно в сравнении с бытом нынешней правящей элиты. Вот как описывают очевидцы рабочий кабинет Дзержинского на Лубянке:
"Зайдя в кабинет Дзержинского, мы нашли его согнувшимся над бумагами. На столе перед ним - полупустой стакан чаю, небольшой кусок черного хлеба. В кабинете холодно. Часть кабинета отгорожена ширмой, за ней кровать, покрытая солдатским одеялом. Поверх одеяла накинута шинель. По всему было видно, что Феликс Эдмундович как следует не спит, разве только приляжет ненадолго, не раздеваясь. И снова за работу".
А вот другое воспоминание близких о личной непритязательности Феликса Эдмундовича:
"Он был невероятно скромен, лично для себя ограничивался минимальным. "Гардероб" его состоял из единственного штатского костюма, к тому же появившегося у него лишь в 1924 году, когда по роду работы председателя ВСНХ ему приходилось встречаться с различными делегациями и представителями деловых кругов капиталистических стран".
Он всегда руководствовался правилом - лучше отдать, чем взять. Это была железная линия его поведения, прямо противоположная сугубо хапательной линии нынешнего "демократического" российского истеблишмента. Возглавляя ВЧК, Дзержинский издал, а главное добился его неукоснительного выполнения, такой приказ:
"Полагаю, что уже пришло время, когда можно и следует упразднить персональные машины, в том числе и мою... Если есть одна персональная, то будет всегда и больше".
Что тут комментировать? Ныне двухмиллионная армия президентских и правительственных чиновников, усердно прирастающая с каждым годом, разъезжает на самых дорогих иномарках с мигалками в сопровождении кортежей из охранных джипов. А вместе с ними, а чаще без них, на госмашинах разъезжают их жены и детишки. Подобных сумасшедших расходов на "элитные членовозы" не позволяет себе ни одна даже самая богатая в мире страна.
Нельзя не напомнить и об отношении Феликса Эдмундовича к получению, как теперь говорят, всяких там презентов. Теперь без этого и шагу не сделать по карьерной лестнице. Дзержинский в корне пресекал малейшие подарочные поползновения. Однажды председатель азербайджанской ЧК направил в Москву на имя Дзержинского "для поправления здоровья" посылку с икрой и шестью бутылками сухого вина. На приложенном к посылке письме Феликс Эдмундович тотчас же начертал: "Сдать в больницу", а в Баку послал такую депешу:
"Благодарю Вас за память. Посылку Вашу я передал в санитарный отдел для больных. Должен Вам, однако, как товарищу, сообщить, что не следует Вам, как Предчека и коммунисту, ни мне и ни кому бы то другому, посылать такие подарки". Как-то в Сибири болеющему и кашляющему железнодорожному наркому предложили стакан молока. Феликс Эдмундович, вспоминают очевидцы, смутился до последней степени. Он смотрел на молоко, как на совершенно недопустимую роскошь, как на непозволительное излишество в тяжелейших условиях жизни того времени.
Скажите, кто из нынешних "великих" или "средних" отказался от подаренной ему подчиненными дорогущей вазы, ахалтекинского рысака, коллекции элитных заморских вин, редкой выделки кавказской бурки или эксклюзивной иномарки? Что вы! Как можно грести от себя? Ныне этого никто не поймет. Но это отлично понимал Дзержинский, храня власть в стерильной чистоте.
Таким был "железный Феликс" - рыцарь революции - живой укор множеству нынешних деятелей капиталистической реставрации. И, прежде всего, именно поэтому он так ими нелюбим. Именно поэтому на его ясную, светлую голову сегодня низвергаются потоки клеветы, инсинуаций, огульных обвинений "в десятках миллионов им расстрелянных", "погубленных на Соловках", в "организации ГУЛАГов и сталинских репрессий 1937-1938 годов", и при этом нигде и никогда не упоминается о том, что Дзержинский умер задолго до всего этого, что еще в те далекие годы именно Дзержинский требовал строжайшего соблюдения законности: "Прокурор должен стоять на страже закона, а законность для нас - первая заповедь". И в любом деле он требовал правды и истины. Они, правда и истина, как никогда нужны сегодня и самому Феликсу Эдмундовичу и всем нам, захлебывающимся в потоках наглой несусветной лжи. По этой причине предоставим слово о Дзержинском некоторым свидетелям того времени, знавшим этого легендарного человека:
Г. И. Петровский:
- Если нужно было бы изобразить революцию со всей ее решительностью, если нужно было бы изобразить преданность солдата и гражданина, если нужно было бы изобразить в революции правдивость, то для этого нужно было бы выбрать только образ товарища Дзержинского.
Эдуард Эрриа:
- Золото всех тронов мира не могло отклонить Дзержинского от предначертанной цели. Перед его моральной чистотой порой склоняют головы даже его непримиримые враги.
Максим Горький:
- Благодаря его душевной чуткости и справедливости было сделано много хорошего.
Федор Шаляпин:
- Дзержинский - поборник правды и справедливости.
Академик Бардин:
- Впервые в жизни слушал такого пламенного оратора, как бы собранного в узел нервный, слова которого возникали из кристаллических глубин человеческой души.
А. Макаренко:
- Как прекрасна была жизнь Феликса Эдмундовича, так же прекрасна история коммунаров. Не презрение, не ханжеское умиление перед человеческим несчастьем подарили чекисты этим искалеченным детям. Они дали им самое дорогое в нашей стране - плоды революции, плоды своей борьбы и своих страданий. Главное - новое отношение к человеку, новая позиция человека в коллективе, новая забота и новое внимание.
Американский журналист Альберт Рис Вильяме:
- Призовите на суд истории, с одной стороны, большевиков, обвиняемых в красном терроре, а с другой стороны - белогвардейцев и черносотенцев, обвиняемых в белом терроре, и предложите им поднять руки. Я знаю, когда они поднимут руки, мозолистые и загрубелые от работы, руки рабочих и крестьян будут сиять белизной по сравнению с обагренными кровью руками этих привилегированных леди и джентльменов.
В. В. Маяковский:
Юноше,
обдумывающему
житье,
решающему
сделать бы жизнь с кого,
скажу
не задумываясь:
Делай ее
с товарища
Дзержинского...
А теперь слово детям России, спасенным Дзержинским:
"Всероссийскому попечителю о детях товарищу Дзержинскому, воспитанники 1-й черноморской детской трудовой колонии "Детский городок" от чистого детского сердца шлют искренний привет. Помни и в будущем о беспризорных детях. Память же о твоих заботах долгие годы будет храниться в наших сердцах. Прими наш детский поцелуй!"
И ответ Ф. Э. Дзержинского всем этим прекрасным людям и всей подымающейся с колен молодой Республике Советов:
"Любовь сегодня, как и раньше, она все для меня, я слышу и чувствую в душе ее песнь. Песнь эта зовет к борьбе, к несгибаемой воле, к неутомимой работе. И сегодня помимо идеи - помимо стремления к справедливости - ничто не определяет моих действий. Мне трудно писать... Я - вечный скиталец - нахожусь в движении, в гуще перемен и создания новой жизни... Я вижу будущее и хочу и должен сам быть участником его созидания - быть в движении, как пущенный из пращи камень, пока не достигну конца - отдыха навеки".