Если вы обладаете любой информацией о совершенных или готовящихся терактах, просьба обращаться в ФСБ России по телефонам:
+7 (495) 224-22-22 8 (800) 224-22-22
Для получения информации о порядке выезда из Российской Федерации и въезда в Российскую Федерацию российских и иностранных граждан (лиц без гражданства), выдачи пропусков для въезда (прохода) лиц и транспортных средств в пограничную зону, выдачи разрешения на неоднократное пересечение иностранными судами государственной границы Российской Федерации на море обращаться в ВЕБ-ПРИЕМНУЮ ФСБ России
Для получения справочной информации обращаться в ПОГРАНИЧНЫЕ ОРГАНЫ
Для получения справочной информации обращаться в ПОГРАНИЧНЫЕ ОРГАНЫ
В АРХИВНО-СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЛАХ 1937 ГОДА ДОВОЛЬНО ЧАСТО ВСТРЕЧАЕТСЯ ФАМИЛИЯ ГЛАВЫ УКРАИНСКОГО НКВД АЛЕКСАНДРА УСПЕНСКОГО
18.01.1997
14 ноября 1938 года. Этот день в Наркомате внутренних дел Украины ничем не отличался от всех остальных: в половине одиннадцатого утра нарком Александр Успенский, комиссар государственной безопасности 3-го ранга, был в своем рабочем кабинете: принимал людей, производил допрос арестованных, просматривал материалы к очередному заседанию "тройки", читал поступившую корреспонденцию. Как обычно, в шесть часов попросил вызвать машину, чтобы поехать домой пообедать и заодно переодеться в штатское. "Вечером предстоит работа в городе", - бросил он на ходу секретарю. Около девяти часов вечера в штатском и с небольшим чемоданчиком в руках Успенский вернулся в здание наркомата, прошел в свой кабинет и работал там до пяти утра. Затем, выйдя на улицу, он отказался от машины, сказав, что решил пройтись пешком. На следующий день в обычное для него время нарком на службу не явился, не было его на месте и спустя три часа. Дома сказали, что вечером перед уходом на работу он предупредил, что будет занят до утра, но до сих пор не возвращался. Подождав еще примерно два часа, секретарь и помощник наркома решили открыть кабинет запасным ключом. На рабочем столе им бросилась в глаза записка, написанная рукой наркома. В ней говорилось: "Ухожу из жизни. Труп ищите на дне Днепра". В кустах на берегу Днепра была обнаружена аккуратно сложенная верхняя одежда Успенского.
В свои 35 лет Успенский за короткое время сумел сделать блестящую карьеру в органах ОГПУ - НКВД: был начальником экономического отдела полномочного представительства ОГПУ по Московской области, помощником коменданта Кремля, заместителем начальника управления НКВД по Новосибирской области, начальником Оренбургского управления НКВД. Он пользовался расположением наркома внутренних дел СССР Николая Ежова и не раз доказывал ему свою преданность, выполняя деликатные поручения большой важности. Так, в марте 1937 года перед назначением в Оренбург Ежов в доверительном разговоре поставил перед ним задачу: "Не считаясь с жертвами, нанести полный оперативный удар по местным кадрам. Да, могут быть и случайности. Но лес рубят - щепки летят. Имей в виду, в практике НКВД это неизбежно. Главное, что требуется от тебя, - это показать эффективность своей работы, блеснуть внушительной цифрой арестов".
Успенский ревностно принялся за выполнение указаний своего покровителя: он сфальсифицировал в Оренбурге ряд "громких" дел, и в их числе - о мифической белогвардейской организации, имевшей якобы войсковую структуру, по которому было арестовано несколько тысяч человек.
Проявлявший повышенное внимание к "усердию" и карьере Успенского Ежов на всесоюзном совещании руководителей органов НКВД в июне 1937 года ставит его "активность" в пример другим, а спустя пять месяцев направляет ему шифровку следующего содержания: "Если вы думаете сидеть в Оренбурге лет пять, то ошибаетесь. В скором времени, видимо, придется выдвинуть вас на более "ответственный пост". Уже в январе 1938 года Ежов рекомендует Успенского на должность наркома внутренних дел Украины.
Заместителем ему назначался Литвин Михаил Иосифович, которого Ежов характеризовал как "надежного человека", который поможет Успенскому сориентироваться в местной обстановке, хорошо известной ему по прошлой работе на Украине.
Одновременно с приездом в Киев Успенского и Литвина как бы в помощь им в Наркомат внутренних дел Украины направляется группа руководящих работников Центра во главе с самим Ежовым с целью "нанесения удара" по кадрам партийных, советских и хозяйственных органов республики. Успенский получает санкцию Ежова на арест как "социально опасного элемента" 36 тысяч человек и его согласие на то, чтобы судьбу этих людей "для убыстрения хода дела" решить во внесудебном порядке - постановлением "тройки" при НКВД Украины ("тройку" составляли: нарком внутренних дел, прокурор республики и первый секретарь ЦК ВКП(б)У).
В августе 1938 года в дни работы второй сессии Верховного Совета СССР Ежов пригласил своих доверенных лиц - Успенского и Литвина к себе на дачу в Серебряный бор. С Литвиным Ежова связывали давние приятельские отношения.
Они вместе работали в Казахстане, а затем в аппарате ЦК ВКП(б); придя в НКВД СССР, Ежов делает Литвина руководителем Секретно-политического отдела НКВД СССР, а спустя некоторое время - начальником Ленинградского управления НКВД.
Во время застолья Ежов выглядел подавленным. С назначением Лаврентия Берии он почувствовал приближение конца своей так блистательно начавшейся карьеры.
Чистка чекистского корпуса, начатая Сталиным осенью 1937 года смещением Ягоды и затронувшая преимущественно центральный аппарат НКВД, главным образом ту часть его руководящих работников, которые принимали участие в подготовке судебного процесса против лидеров оппозиции и знали "слишком много", продолжилась с приходом Ежова. Были арестованы и расстреляны поголовно все, кто имел отношение к проведению московских процессов и знал тайны и механику совершенных фальсификаций. Еще более широкие масштабы эта чистка приобрела при Берии. Та же судьба, что и их предшественников, постигла тех, кого привел Ежов с собой в НКВД и на кого он опирался в осуществлении сталинской политики репрессий, принявших массовый характер. Некоторые руководящие работники центрального аппарата и местных органов НКВД, понимая, что зашли слишком далеко, и, страшась ответственности за все содеянное ими, кончали жизнь самоубийством.
В застольной беседе на даче с Успенским и Литвиным Ежов, погруженный в тяжелое раздумье и находясь в состоянии депрессии, заметил: "Мы свое дело сделали и больше не нужны. И слишком много знаем. Думаю, как и мы в свое время, новые люди будут избавляться от ненужных свидетелей". В заключение Ежов предупредил своих ставленников, чтобы они прятали "концы в воду" и в темпе свертывали работу по находящимся в производстве следственным делам, имеющим политическую окраску, так, чтобы в них нельзя было толком разобраться.
"Если нам не удастся все утаить и выпутаться, - мрачно заметил на это Литвин, - то придется... уходить из жизни. Как только я почувствую, что дела плохи, - немедленно застрелюсь". (Он так, и поступит весной 1939 года).
Все эти подробности станут известны много позже, а пока лишь приходится гадать, что, собственно, могло стоять за запиской Успенского, розыск которого только начинался, и что он замышляет. Версия о самоубийстве, казавшаяся на первый взгляд правдоподобной, лопнула после того, как энергичные поиски трупа в реке, продолжавшиеся несколько дней подряд, оказались безуспешными. Загадочное исчезновение наркома внутренних дел Украины вызвало серьезное беспокойство в высшем эшелоне власти. Дело находилось на контроле лично у И.В.Сталина. Ему придавалось столь важное значение, что было признано необходимым создание во всех местных органах НКВД специальных розыскных групп, а в самом наркомате - центрального штаба, призванного объединить их усилия и обеспечить организацию поиска в масштабе страны. Фотографией Успенского и описанием его примет были снабжены все органы милиции, включая транспортную, а также службы наружного наблюдения в центре и на местах. Наибольшая тяжесть розыскной работы, вызвавшей немало тревог и волнений, выпала на плечи Московского управления НКВД, где я начинал тогда свою службу. Дело в том, что в Подмосковье проживала большая часть родственников Успенского, у которых он мог искать приюта, и задача состояла в том, чтобы за жилищем каждого из них установить скрытое наблюдение. Один из двоюродных братьев Успенского, работавший на железной дороге в Ногинске, обнаружив слежку и опасаясь, очевидно, ареста, повесился.
Атмосфера вокруг дела Успенского с каждым днем накалялась все больше и больше. Непрерывные грозные телефонные звонки сверху, напористость и постоянное личное вмешательство нового наркома - Берии сильно лихорадили работу, вносили в нее нервозность. В штаб непрерывно поступали сигналы, что там-то и там-то видели Успенского.
Что же в это время делал Успенский?
Расчеты на то, что ему удастся на какое-то время отвлечь внимание чекистов на поиски утопленника и, воспользовавшись этим, беспрепятственно покинуть пределы Киева и даже Украины, - оправдались. В ночь побега он является на вокзал, где его ожидает жена со свертком с необходимыми вещами, и садится в поезд по заблаговременно купленному ею железнодорожному билету до Воронежа.
Явно для того, чтобы сбить с толку преследователей, Успенский выходит в Курске, снимает поблизости от станции комнату в квартире паровозного машиниста и четверо суток отсиживается в ней. Затем, чтобы несколько изменить свой внешний вид, покупает шубу, а также приобретает кое-что из других теплых вещей и отправляется в Архангельск в надежде устроиться там на работу и на какое-то время, что называется, "лечь на дно".
Через справочное бюро он получает адрес своей бывшей любовницы - врача Ларисы Матсон, в прошлом жены хорошо знакомого Успенскому полномочного представителя ОГПУ по Уралу, арестованного в 1937 году. Разыгрывает перед ней драматическую историю о том, что оставил "постылую семью и опасную работу" и решил скрыться, воспользовавшись фиктивными документами.
Клятвенно заверяет Матсон в своей верности. Та, поверив во все это, предложила жить вместе. Вызвалась начать хлопоты о своем переводе на периферию, а до того Успенский должен был отсиживаться в Калуге. Матсон считала, что для устройства совместной жизни им лучше всего обосноваться в Муроме, где она сможет получить место врача и где они в меньшей степени будут подвергать себя опасности.
Накануне нового, 1939 года, Матсон, следуя наставлениям Успенского, успела получить в Наркомздраве назначение в Муром, где стала работать заведующей родильным отделением городской больницы. Успенский выдавал себя за ее мужа - литератора, работающего на дому.
Постепенно успокоившись, Успенский принял решение рискнуть прописаться по этому адресу и таким образом проверить, не разыскивают ли его по фиктивному паспорту, выписанному на чужую фамилию. Он отважился лично пойти в милицию, наклеив на фиктивный паспорт свою фотографию. В милиции на него никто не обратил внимания. Из этого он заключил, что фамилия владельца фиктивного паспорта остается неизвестной органам НКВД и, следовательно, розыск этого человека не предпринимался. В этом и был главный просчет Успенского...
Спустя какое-то время в отношениях между Матсон и Успенским возникла напряженность.
В марте Матсон уезжает в Москву, и через несколько дней от нее поступает письмо, в котором она подтверждает свое намерение не возвращаться в Муром и вообще порвать с Успенским все отношения. Поняв, что уговаривать ее далее бесполезно, он решается поехать в Москву к своему бывшему сослуживцу Виноградову. Ничем не выдавая себя, рассказал ему, что несколько месяцев провел якобы в Бутырской тюрьме, был освобожден в связи с прекращением дела. Виноградов в свою очередь поведал о том, что 110 дней отсидел на Лубянке, где подвергся активному допросу. Среди вопросов, поставленных ему следователем, был и вопрос о его связи с Успенским. Во время пребывания во внутренней тюрьме Виноградов случайно узнал, что жена Успенского арестована и находится в стенах НКВД.
Из разговора с Виноградовым Успенскому стало ясно, что его усиленно разыскивают, идут по его следу, активно проверяя связи. Это повергло его в смятение...
Итак, шел пятый месяц розыска Успенского. Все попытки обнаружить его местонахождение успеха не имели. Пользуясь фиктивными документами и средствами личной маскировки, он легко уходил от преследования. Начальство раздражалось, и атмосфера вокруг этого дела еще больше сгустилась. Вмешательство Сталина в ход розыска становилось все более жестким и категоричным. Чекисты, имевшие отношение к этому делу, находились в постоянном напряжении. Но вдруг что-то забрезжило. Находившаяся под арестом жена Успенского вспомнила, что как-то видела паспорт, который хранил Успенский дома, - он был на фамилию Шмашковского Ивана Лаврентьевича. Во все концы страны пошло предупреждение, что Успенский, объявленный в розыск как особо опасный преступник, может пользоваться документами на имя Шмашковского.
А дальше события разворачивались так.
14 апреля Успенский прибыл на станцию Миас Южно-Уральской железной дороги. Начал хлопоты по поводу трудоустройства, но дело осложнялось тем, что у него не было военного билета. Препятствие оказалось настолько серьезным, что он, пробыв здесь двое суток, решил оставить Миас.
А в это время группа розыска управления НКВД по Свердловской области, получив дополнительную ориентировку об Успенском, производила на станции Миас проверку квитанций на вещи, сданные в камеру хранения ручного багажа. В одной из них значилась фамилия Шмашковского. Проверили содержимое сданного на хранение чемодана: в нем, кроме личных вещей, оказался револьвер с запасом патронов. В камере хранения был выставлен скрытый пост наблюдения для захвата получателя чемодана...
На допросе он показал, что мысль о бегстве, которое он предпринял для того, чтобы избежать грозившего ему ареста за содеянное, возникла у него под воздействием разговора, имевшего место на даче Ежова. И когда утром 14 ноября 1938 года Успенскому позвонил Ежов, то его слова: "Тебя вызывают в Москву - плохи твои дела", он понял как сигнал, предупреждение о грозящем аресте. "Передо мной встала дилемма: или стреляться, или попытаться скрыться, я предпочел последнее", воспользовавшись советом Ежова, недвусмысленно высказанным им в конце разговора: "А в общем - ты сам смотри: как тебе ехать и куда именно ехать".
"Мне было ясно, - показывал на следствии Успенский, - что подобная заинтересованность Ежова в' моей судьбе была вызвана тем, что мой арест таил в себе опасность для самого Ежова, поскольку мы были связаны с ним общим участием в фальсификации дел".
27 января 1940 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Успенского, как "одного из участников заговорщической организации в войсках и органах НКВД", к исключительной мере наказания; приговор был приведен в исполнение в тот же день.
В свои 35 лет Успенский за короткое время сумел сделать блестящую карьеру в органах ОГПУ - НКВД: был начальником экономического отдела полномочного представительства ОГПУ по Московской области, помощником коменданта Кремля, заместителем начальника управления НКВД по Новосибирской области, начальником Оренбургского управления НКВД. Он пользовался расположением наркома внутренних дел СССР Николая Ежова и не раз доказывал ему свою преданность, выполняя деликатные поручения большой важности. Так, в марте 1937 года перед назначением в Оренбург Ежов в доверительном разговоре поставил перед ним задачу: "Не считаясь с жертвами, нанести полный оперативный удар по местным кадрам. Да, могут быть и случайности. Но лес рубят - щепки летят. Имей в виду, в практике НКВД это неизбежно. Главное, что требуется от тебя, - это показать эффективность своей работы, блеснуть внушительной цифрой арестов".
Успенский ревностно принялся за выполнение указаний своего покровителя: он сфальсифицировал в Оренбурге ряд "громких" дел, и в их числе - о мифической белогвардейской организации, имевшей якобы войсковую структуру, по которому было арестовано несколько тысяч человек.
Проявлявший повышенное внимание к "усердию" и карьере Успенского Ежов на всесоюзном совещании руководителей органов НКВД в июне 1937 года ставит его "активность" в пример другим, а спустя пять месяцев направляет ему шифровку следующего содержания: "Если вы думаете сидеть в Оренбурге лет пять, то ошибаетесь. В скором времени, видимо, придется выдвинуть вас на более "ответственный пост". Уже в январе 1938 года Ежов рекомендует Успенского на должность наркома внутренних дел Украины.
Заместителем ему назначался Литвин Михаил Иосифович, которого Ежов характеризовал как "надежного человека", который поможет Успенскому сориентироваться в местной обстановке, хорошо известной ему по прошлой работе на Украине.
Одновременно с приездом в Киев Успенского и Литвина как бы в помощь им в Наркомат внутренних дел Украины направляется группа руководящих работников Центра во главе с самим Ежовым с целью "нанесения удара" по кадрам партийных, советских и хозяйственных органов республики. Успенский получает санкцию Ежова на арест как "социально опасного элемента" 36 тысяч человек и его согласие на то, чтобы судьбу этих людей "для убыстрения хода дела" решить во внесудебном порядке - постановлением "тройки" при НКВД Украины ("тройку" составляли: нарком внутренних дел, прокурор республики и первый секретарь ЦК ВКП(б)У).
В августе 1938 года в дни работы второй сессии Верховного Совета СССР Ежов пригласил своих доверенных лиц - Успенского и Литвина к себе на дачу в Серебряный бор. С Литвиным Ежова связывали давние приятельские отношения.
Они вместе работали в Казахстане, а затем в аппарате ЦК ВКП(б); придя в НКВД СССР, Ежов делает Литвина руководителем Секретно-политического отдела НКВД СССР, а спустя некоторое время - начальником Ленинградского управления НКВД.
Во время застолья Ежов выглядел подавленным. С назначением Лаврентия Берии он почувствовал приближение конца своей так блистательно начавшейся карьеры.
Чистка чекистского корпуса, начатая Сталиным осенью 1937 года смещением Ягоды и затронувшая преимущественно центральный аппарат НКВД, главным образом ту часть его руководящих работников, которые принимали участие в подготовке судебного процесса против лидеров оппозиции и знали "слишком много", продолжилась с приходом Ежова. Были арестованы и расстреляны поголовно все, кто имел отношение к проведению московских процессов и знал тайны и механику совершенных фальсификаций. Еще более широкие масштабы эта чистка приобрела при Берии. Та же судьба, что и их предшественников, постигла тех, кого привел Ежов с собой в НКВД и на кого он опирался в осуществлении сталинской политики репрессий, принявших массовый характер. Некоторые руководящие работники центрального аппарата и местных органов НКВД, понимая, что зашли слишком далеко, и, страшась ответственности за все содеянное ими, кончали жизнь самоубийством.
В застольной беседе на даче с Успенским и Литвиным Ежов, погруженный в тяжелое раздумье и находясь в состоянии депрессии, заметил: "Мы свое дело сделали и больше не нужны. И слишком много знаем. Думаю, как и мы в свое время, новые люди будут избавляться от ненужных свидетелей". В заключение Ежов предупредил своих ставленников, чтобы они прятали "концы в воду" и в темпе свертывали работу по находящимся в производстве следственным делам, имеющим политическую окраску, так, чтобы в них нельзя было толком разобраться.
"Если нам не удастся все утаить и выпутаться, - мрачно заметил на это Литвин, - то придется... уходить из жизни. Как только я почувствую, что дела плохи, - немедленно застрелюсь". (Он так, и поступит весной 1939 года).
Все эти подробности станут известны много позже, а пока лишь приходится гадать, что, собственно, могло стоять за запиской Успенского, розыск которого только начинался, и что он замышляет. Версия о самоубийстве, казавшаяся на первый взгляд правдоподобной, лопнула после того, как энергичные поиски трупа в реке, продолжавшиеся несколько дней подряд, оказались безуспешными. Загадочное исчезновение наркома внутренних дел Украины вызвало серьезное беспокойство в высшем эшелоне власти. Дело находилось на контроле лично у И.В.Сталина. Ему придавалось столь важное значение, что было признано необходимым создание во всех местных органах НКВД специальных розыскных групп, а в самом наркомате - центрального штаба, призванного объединить их усилия и обеспечить организацию поиска в масштабе страны. Фотографией Успенского и описанием его примет были снабжены все органы милиции, включая транспортную, а также службы наружного наблюдения в центре и на местах. Наибольшая тяжесть розыскной работы, вызвавшей немало тревог и волнений, выпала на плечи Московского управления НКВД, где я начинал тогда свою службу. Дело в том, что в Подмосковье проживала большая часть родственников Успенского, у которых он мог искать приюта, и задача состояла в том, чтобы за жилищем каждого из них установить скрытое наблюдение. Один из двоюродных братьев Успенского, работавший на железной дороге в Ногинске, обнаружив слежку и опасаясь, очевидно, ареста, повесился.
Атмосфера вокруг дела Успенского с каждым днем накалялась все больше и больше. Непрерывные грозные телефонные звонки сверху, напористость и постоянное личное вмешательство нового наркома - Берии сильно лихорадили работу, вносили в нее нервозность. В штаб непрерывно поступали сигналы, что там-то и там-то видели Успенского.
Что же в это время делал Успенский?
Расчеты на то, что ему удастся на какое-то время отвлечь внимание чекистов на поиски утопленника и, воспользовавшись этим, беспрепятственно покинуть пределы Киева и даже Украины, - оправдались. В ночь побега он является на вокзал, где его ожидает жена со свертком с необходимыми вещами, и садится в поезд по заблаговременно купленному ею железнодорожному билету до Воронежа.
Явно для того, чтобы сбить с толку преследователей, Успенский выходит в Курске, снимает поблизости от станции комнату в квартире паровозного машиниста и четверо суток отсиживается в ней. Затем, чтобы несколько изменить свой внешний вид, покупает шубу, а также приобретает кое-что из других теплых вещей и отправляется в Архангельск в надежде устроиться там на работу и на какое-то время, что называется, "лечь на дно".
Через справочное бюро он получает адрес своей бывшей любовницы - врача Ларисы Матсон, в прошлом жены хорошо знакомого Успенскому полномочного представителя ОГПУ по Уралу, арестованного в 1937 году. Разыгрывает перед ней драматическую историю о том, что оставил "постылую семью и опасную работу" и решил скрыться, воспользовавшись фиктивными документами.
Клятвенно заверяет Матсон в своей верности. Та, поверив во все это, предложила жить вместе. Вызвалась начать хлопоты о своем переводе на периферию, а до того Успенский должен был отсиживаться в Калуге. Матсон считала, что для устройства совместной жизни им лучше всего обосноваться в Муроме, где она сможет получить место врача и где они в меньшей степени будут подвергать себя опасности.
Накануне нового, 1939 года, Матсон, следуя наставлениям Успенского, успела получить в Наркомздраве назначение в Муром, где стала работать заведующей родильным отделением городской больницы. Успенский выдавал себя за ее мужа - литератора, работающего на дому.
Постепенно успокоившись, Успенский принял решение рискнуть прописаться по этому адресу и таким образом проверить, не разыскивают ли его по фиктивному паспорту, выписанному на чужую фамилию. Он отважился лично пойти в милицию, наклеив на фиктивный паспорт свою фотографию. В милиции на него никто не обратил внимания. Из этого он заключил, что фамилия владельца фиктивного паспорта остается неизвестной органам НКВД и, следовательно, розыск этого человека не предпринимался. В этом и был главный просчет Успенского...
Спустя какое-то время в отношениях между Матсон и Успенским возникла напряженность.
В марте Матсон уезжает в Москву, и через несколько дней от нее поступает письмо, в котором она подтверждает свое намерение не возвращаться в Муром и вообще порвать с Успенским все отношения. Поняв, что уговаривать ее далее бесполезно, он решается поехать в Москву к своему бывшему сослуживцу Виноградову. Ничем не выдавая себя, рассказал ему, что несколько месяцев провел якобы в Бутырской тюрьме, был освобожден в связи с прекращением дела. Виноградов в свою очередь поведал о том, что 110 дней отсидел на Лубянке, где подвергся активному допросу. Среди вопросов, поставленных ему следователем, был и вопрос о его связи с Успенским. Во время пребывания во внутренней тюрьме Виноградов случайно узнал, что жена Успенского арестована и находится в стенах НКВД.
Из разговора с Виноградовым Успенскому стало ясно, что его усиленно разыскивают, идут по его следу, активно проверяя связи. Это повергло его в смятение...
Итак, шел пятый месяц розыска Успенского. Все попытки обнаружить его местонахождение успеха не имели. Пользуясь фиктивными документами и средствами личной маскировки, он легко уходил от преследования. Начальство раздражалось, и атмосфера вокруг этого дела еще больше сгустилась. Вмешательство Сталина в ход розыска становилось все более жестким и категоричным. Чекисты, имевшие отношение к этому делу, находились в постоянном напряжении. Но вдруг что-то забрезжило. Находившаяся под арестом жена Успенского вспомнила, что как-то видела паспорт, который хранил Успенский дома, - он был на фамилию Шмашковского Ивана Лаврентьевича. Во все концы страны пошло предупреждение, что Успенский, объявленный в розыск как особо опасный преступник, может пользоваться документами на имя Шмашковского.
А дальше события разворачивались так.
14 апреля Успенский прибыл на станцию Миас Южно-Уральской железной дороги. Начал хлопоты по поводу трудоустройства, но дело осложнялось тем, что у него не было военного билета. Препятствие оказалось настолько серьезным, что он, пробыв здесь двое суток, решил оставить Миас.
А в это время группа розыска управления НКВД по Свердловской области, получив дополнительную ориентировку об Успенском, производила на станции Миас проверку квитанций на вещи, сданные в камеру хранения ручного багажа. В одной из них значилась фамилия Шмашковского. Проверили содержимое сданного на хранение чемодана: в нем, кроме личных вещей, оказался револьвер с запасом патронов. В камере хранения был выставлен скрытый пост наблюдения для захвата получателя чемодана...
На допросе он показал, что мысль о бегстве, которое он предпринял для того, чтобы избежать грозившего ему ареста за содеянное, возникла у него под воздействием разговора, имевшего место на даче Ежова. И когда утром 14 ноября 1938 года Успенскому позвонил Ежов, то его слова: "Тебя вызывают в Москву - плохи твои дела", он понял как сигнал, предупреждение о грозящем аресте. "Передо мной встала дилемма: или стреляться, или попытаться скрыться, я предпочел последнее", воспользовавшись советом Ежова, недвусмысленно высказанным им в конце разговора: "А в общем - ты сам смотри: как тебе ехать и куда именно ехать".
"Мне было ясно, - показывал на следствии Успенский, - что подобная заинтересованность Ежова в' моей судьбе была вызвана тем, что мой арест таил в себе опасность для самого Ежова, поскольку мы были связаны с ним общим участием в фальсификации дел".
27 января 1940 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Успенского, как "одного из участников заговорщической организации в войсках и органах НКВД", к исключительной мере наказания; приговор был приведен в исполнение в тот же день.
