Если вы обладаете любой информацией о совершенных или готовящихся терактах, просьба обращаться в ФСБ России по телефонам:
+7 (495) 224-22-22 8 (800) 224-22-22
Для получения информации о порядке выезда из Российской Федерации и въезда в Российскую Федерацию российских и иностранных граждан (лиц без гражданства), выдачи пропусков для въезда (прохода) лиц и транспортных средств в пограничную зону, выдачи разрешения на неоднократное пересечение иностранными судами государственной границы Российской Федерации на море обращаться в ВЕБ-ПРИЕМНУЮ ФСБ России
Для получения справочной информации обращаться в ПОГРАНИЧНЫЕ ОРГАНЫ
Для получения справочной информации обращаться в ПОГРАНИЧНЫЕ ОРГАНЫ
СКВОЗЬ ЛАБИРИНТЫ СМЕРТЕЛЬНОГО РИСКА
27.05.2003
Во время Великой Отечественной он оказался в фашистском плену, скрывался под разными именами. Несколько раз глядел смерти в глаза, стоял под расстрелом. А после войны писал стихи и очерки о тех страшных годах, но все свои литературные труды подписывал псевдонимом, потому что его старший брат был очень известен. Теперь Михаил Михалков не считает нужным прятаться за чужими именами и псевдонимами. Ему 80 лет, за долгую жизнь он повидал немало, но и сейчас, рассказывая о войне, Михаил Владимирович не в силах сдержать дрожь в голосе, а то и набегающую слезу.
- Михаил Владимирович, как в 1941 году вы, восемнадцатилетний парнишка, оказались в фашистском тылу?
- С детства я хорошо знал немецкий язык: моя бонна была немкой. В 40-м году окончил спецшколу пограничных войск НКВД, где тоже изучал немецкий.
В сентябре 1941 года войска генерал-полковника Михаила Кирпоноса, где я служил в особом отделе, попали в окружение. Мне с группой бойцов удалось вырваться. Я попал в штаб 224-й стрелковой дивизии, по ночам ходил в разведку, выясняя расположение гитлеровских войск. Как-то на рассвете заметил в поле стог сена, решил там передохнуть. Приземлился на чей-то сапог. Из-под стога выбрался грузин в немецкой фуфайке, за ним второй - белобрысый парень. Не успели мы и словом перемолвиться, как вдруг над нами, словно из-под земли, вырос немец верхом на лошади. Указывая дулом автомата дорогу, верховой погнал нас троих к дому, над крышей которого развивался фашистский флаг. Там нас обыскали, и старший офицер небрежно бросил фельдфебелю: "Расстрелять".
И вот ведут нас два фашиста по пустынной улице. Миновав село, выходим на картофельное поле. Один немец очерчивает палкой продолговатый прямоугольник, другой передает нам лопаты. Начинаем рыть землю. Каратели стоят в трех шагах от нас и с холодным равнодушием наблюдают, как мы копаем себе могилу, выбрасывая комья земли вместе с картофелинами. Ах, до чего крупна была та украинская картошка! Немцы чуть отошли от нас в сторону, закуривают. В этот момент грузин с лопатой наперевес одним прыжком вылетает из ямы. Я выскакиваю вслед за ним. И мы оба со всего маху оглоушиваем карателей лопатами, бьем еще раз, и все трое разбегаемся в разные стороны.
Потом пять ночей, обходя немецкие посты, я пытался догнать наши отступающие части. В одном из сел зашел в крайний дом, чтобы попроситься на ночлег, и напоролся на фашистов. Они меня схватили и вскоре под конвоем с такими же скитальцами, как я, отправили в лагерь в небольшом городке Александрия Кировоградской области. Надо сказать, что вообще я три раза попадал в фашистские лагеря и трижды оттуда бежал.
После первого побега меня укрывала семья Люси Цвейс. Она выправила мне документы на имя своего мужа Владимира Цвейса, и я начал работать переводчиком на бирже труда в Днепропетровске. Одновременно собирал сведения о немцах и их прислужниках, которые передавал местным подпольщикам, выносил для них с биржи чистые регистрационные бланки, подписанные военным комендантом.
- За все время ваших скитаний какой момент был самым жутким?
- Очень сложный вопрос. Всю войну, которую я провел во вражеском тылу, находился на острие ножа и в любую секунду мог погибнуть. Но были моменты, когда я буквально заглядывал смерти в лицо. Это было в Кировоградской зоне. Там я заболел горячкой и очень ослаб. Мне сказали, что если заплатить немцам-барахольщикам, то они помогут выйти на свободу. Я отдал все свои деньги какому-то худому немцу, который сочувственно сказал: "Болен? Будэш лазарэт!". Он привел меня к бараку, открыл дверь и тычком запихнул туда. С внешней стороны щелкнула задвижка. Я оказался в аду: барак был до отказа набит людьми. Женщины, старики, дети стоят, прижавшись вплотную друг к другу.
На утро следующего дня к сараю подкатил грузовик с брезентовым верхом. Нас погрузили в него. И вот я вместе с женщинами, детьми и стариками стою около рва, длинного, широкого. А машины все прибывают. Обреченных уже человек восемьсот. Слева и справа - танкетки с жерлами спаренных пулеметов. Рядом с ними рота карателей, убийцы стоят молча с автоматами наперевес. Как только прозвучала команда: "Огонь!", мои ноги подкосились, и я в полуобморочном состоянии упал на самый край обрыва. Крики, стоны, ругань, молитвы, автоматные очереди. На меня упало несколько трупов. Потом вдоль рва двинулась рота карателей добивать оставшихся в живых. И наступила тишина. Только изредка доносились приглушенные стоны и отдельные пистолетные выстрелы. Меня спасли прикрывшие мертвые. Очнулся глубокой ночью. Сначала не мог понять: где я, что со мной. Не мог шевельнуть ни одним суставом. Но неистребимая жажда жизни заставила карабкаться вверх, потом долго ползти. В общем, выполз...
- А как же вы затесались в немецкие ряды?
- Когда шел в направлении Харькова, напоролся на немцев. Оказался в штабной роте танковой дивизии СС "Великая Германия". Рассказал ее командиру - капитану Бершу - придуманную легенду: якобы я ученик 10-го класса, по происхождению немец с Кавказа, меня отправили на лето к бабушке в Брест. Когда город захватила 101-я немецкая дивизия (об этом я узнал еще в госпитале), то я доставал продукты для их обоза. Берш мне поверил и поручил снабжать его часть провиантом. Я ездил по деревням, менял у местных жителей немецкий бензин на продукты.
Танковая дивизия СС "Великая Германия" отступала на Запад. На границе Румынии и Венгрии я сбежал, надеясь найти партизан. Но так и не нашел. Зато, попав в Будапешт, случайно познакомился с миллионером из Женевы (ему я представился сыном директора крупного берлинского концерна), который вознамерился выдать за меня свою дочь. Благодаря ему я побывал в Швейцарии, Франции, Бельгии, Турции, но главной целью всех этих поездок была Латвия - все-таки ближе к России. Там связался с местным подпольем, в латышских лесах мы организовали группу сопротивления. Однажды я убил капитана из дивизии СС "Мертвая голова", взял его форму и оружие - это обмундирование помогало мне искать "окно" для перехода фронта. Верхом объезжал вражеские части и выяснял их расположение. Но как-то раз у меня потребовали документы, которых, естественно, не было, я был арестован как дезертир. До выяснения личности посадили в сарай, Снова бежал, пока, наконец, не удалось пересечь линию фронта.
- И как же вас встретили?
- Сначала сразу хотели расстрелять. Потом отвели в штаб на допрос. Очевидно, от волнения я не мог говорить по-русски, полковник допрашивал меня по-немецки и переводил мои ответы генералу. Генерал внимательно слушал сведения о познаньском гарнизоне, уточнял детали об укрепрайоне, о вооружении противника. После долгих проверок была установлена моя личность - из Москвы пришли документы, подтверждающие, что я окончил разведшколу НКВД, что я брат автора гимна Советского Союза Сергея Михалкова. На самолете меня отправили в Москву.
В столице работал на Лубянке. Обычно меня подсаживали в тюремную камеру к пойманным гитлеровцам. Я их "раскалывал", изобличая шпионов и гестаповцев. И вдруг меня неожиданно, без объяснения причин, по приказу Берии отправляют в Лефортовскую тюрьму. Там я провел четыре долгих года.
Периодически меня вызывал следователь и требовал подписать протокол, в котором я "признавался", что являюсь немецким агентом, подготовленным в познаньской разведшколе для заброски в советский тыл. Я отказывался и снова отправлялся в одиночку. Все это время никто из родных ничего обо мне не знал, и я не знал, что в 43-м году умерла мама.
Наконец о моем заключении проведал старший брат. Он позвонил Берии, но тот не стал с ним разговаривать. Тогда Сергей вместе с двумя генералами НКВД пришел в Лефортово, чтобы передать мне продукты. Передачу не приняли: Берия запретил. Потом меня отправили по этапу на Дальний Восток. Еще три лагеря и пять лет ссылки. Москву мне "ограничили".
В 1953 году после смерти Сталина вызвали в КГБ и предложили написать книгу о моей военной судьбе, считая, что она поможет воспитывать в молодежи чувство патриотизма. Я написал автобиографическую повесть "В лабиринтах смертельного риска". Константин Симонов и Борис Полевой дали положительные рецензии. Однако книгу положили на полку, где она пылилась целых 40 лет.
В 1956 году я был реабилитирован и награжден орденом Славы. Мне разрешили прописаться в Москве. Стал работать сначала в КГБ, потом в Политуправлении армии и флота, в Комитете ветеранов войны. Читаю лекции от бюро пропаганды Союза писателей на тему "Разведка и контрразведка" в частях спецназа, разведшколах, пограничных академиях, в Домах офицеров.
Что касается книги "В лабиринтах смертельного риска", то после того как генерал Струнин, начальник пресс-бюро КГБ, дал резолюцию, что в повести не содержится секретов, ее перевели на немецкий и французский языки и издали за рубежом. В России впервые она вышла только в 1991 году, за свой счет я издал пять тысяч экземпляров. Мои племянники Никита Михалков и Андрон Кончаловский хотят снять по повести сериал.
- Михаил Владимирович, как в 1941 году вы, восемнадцатилетний парнишка, оказались в фашистском тылу?
- С детства я хорошо знал немецкий язык: моя бонна была немкой. В 40-м году окончил спецшколу пограничных войск НКВД, где тоже изучал немецкий.
В сентябре 1941 года войска генерал-полковника Михаила Кирпоноса, где я служил в особом отделе, попали в окружение. Мне с группой бойцов удалось вырваться. Я попал в штаб 224-й стрелковой дивизии, по ночам ходил в разведку, выясняя расположение гитлеровских войск. Как-то на рассвете заметил в поле стог сена, решил там передохнуть. Приземлился на чей-то сапог. Из-под стога выбрался грузин в немецкой фуфайке, за ним второй - белобрысый парень. Не успели мы и словом перемолвиться, как вдруг над нами, словно из-под земли, вырос немец верхом на лошади. Указывая дулом автомата дорогу, верховой погнал нас троих к дому, над крышей которого развивался фашистский флаг. Там нас обыскали, и старший офицер небрежно бросил фельдфебелю: "Расстрелять".
И вот ведут нас два фашиста по пустынной улице. Миновав село, выходим на картофельное поле. Один немец очерчивает палкой продолговатый прямоугольник, другой передает нам лопаты. Начинаем рыть землю. Каратели стоят в трех шагах от нас и с холодным равнодушием наблюдают, как мы копаем себе могилу, выбрасывая комья земли вместе с картофелинами. Ах, до чего крупна была та украинская картошка! Немцы чуть отошли от нас в сторону, закуривают. В этот момент грузин с лопатой наперевес одним прыжком вылетает из ямы. Я выскакиваю вслед за ним. И мы оба со всего маху оглоушиваем карателей лопатами, бьем еще раз, и все трое разбегаемся в разные стороны.
Потом пять ночей, обходя немецкие посты, я пытался догнать наши отступающие части. В одном из сел зашел в крайний дом, чтобы попроситься на ночлег, и напоролся на фашистов. Они меня схватили и вскоре под конвоем с такими же скитальцами, как я, отправили в лагерь в небольшом городке Александрия Кировоградской области. Надо сказать, что вообще я три раза попадал в фашистские лагеря и трижды оттуда бежал.
После первого побега меня укрывала семья Люси Цвейс. Она выправила мне документы на имя своего мужа Владимира Цвейса, и я начал работать переводчиком на бирже труда в Днепропетровске. Одновременно собирал сведения о немцах и их прислужниках, которые передавал местным подпольщикам, выносил для них с биржи чистые регистрационные бланки, подписанные военным комендантом.
- За все время ваших скитаний какой момент был самым жутким?
- Очень сложный вопрос. Всю войну, которую я провел во вражеском тылу, находился на острие ножа и в любую секунду мог погибнуть. Но были моменты, когда я буквально заглядывал смерти в лицо. Это было в Кировоградской зоне. Там я заболел горячкой и очень ослаб. Мне сказали, что если заплатить немцам-барахольщикам, то они помогут выйти на свободу. Я отдал все свои деньги какому-то худому немцу, который сочувственно сказал: "Болен? Будэш лазарэт!". Он привел меня к бараку, открыл дверь и тычком запихнул туда. С внешней стороны щелкнула задвижка. Я оказался в аду: барак был до отказа набит людьми. Женщины, старики, дети стоят, прижавшись вплотную друг к другу.
На утро следующего дня к сараю подкатил грузовик с брезентовым верхом. Нас погрузили в него. И вот я вместе с женщинами, детьми и стариками стою около рва, длинного, широкого. А машины все прибывают. Обреченных уже человек восемьсот. Слева и справа - танкетки с жерлами спаренных пулеметов. Рядом с ними рота карателей, убийцы стоят молча с автоматами наперевес. Как только прозвучала команда: "Огонь!", мои ноги подкосились, и я в полуобморочном состоянии упал на самый край обрыва. Крики, стоны, ругань, молитвы, автоматные очереди. На меня упало несколько трупов. Потом вдоль рва двинулась рота карателей добивать оставшихся в живых. И наступила тишина. Только изредка доносились приглушенные стоны и отдельные пистолетные выстрелы. Меня спасли прикрывшие мертвые. Очнулся глубокой ночью. Сначала не мог понять: где я, что со мной. Не мог шевельнуть ни одним суставом. Но неистребимая жажда жизни заставила карабкаться вверх, потом долго ползти. В общем, выполз...
- А как же вы затесались в немецкие ряды?
- Когда шел в направлении Харькова, напоролся на немцев. Оказался в штабной роте танковой дивизии СС "Великая Германия". Рассказал ее командиру - капитану Бершу - придуманную легенду: якобы я ученик 10-го класса, по происхождению немец с Кавказа, меня отправили на лето к бабушке в Брест. Когда город захватила 101-я немецкая дивизия (об этом я узнал еще в госпитале), то я доставал продукты для их обоза. Берш мне поверил и поручил снабжать его часть провиантом. Я ездил по деревням, менял у местных жителей немецкий бензин на продукты.
Танковая дивизия СС "Великая Германия" отступала на Запад. На границе Румынии и Венгрии я сбежал, надеясь найти партизан. Но так и не нашел. Зато, попав в Будапешт, случайно познакомился с миллионером из Женевы (ему я представился сыном директора крупного берлинского концерна), который вознамерился выдать за меня свою дочь. Благодаря ему я побывал в Швейцарии, Франции, Бельгии, Турции, но главной целью всех этих поездок была Латвия - все-таки ближе к России. Там связался с местным подпольем, в латышских лесах мы организовали группу сопротивления. Однажды я убил капитана из дивизии СС "Мертвая голова", взял его форму и оружие - это обмундирование помогало мне искать "окно" для перехода фронта. Верхом объезжал вражеские части и выяснял их расположение. Но как-то раз у меня потребовали документы, которых, естественно, не было, я был арестован как дезертир. До выяснения личности посадили в сарай, Снова бежал, пока, наконец, не удалось пересечь линию фронта.
- И как же вас встретили?
- Сначала сразу хотели расстрелять. Потом отвели в штаб на допрос. Очевидно, от волнения я не мог говорить по-русски, полковник допрашивал меня по-немецки и переводил мои ответы генералу. Генерал внимательно слушал сведения о познаньском гарнизоне, уточнял детали об укрепрайоне, о вооружении противника. После долгих проверок была установлена моя личность - из Москвы пришли документы, подтверждающие, что я окончил разведшколу НКВД, что я брат автора гимна Советского Союза Сергея Михалкова. На самолете меня отправили в Москву.
В столице работал на Лубянке. Обычно меня подсаживали в тюремную камеру к пойманным гитлеровцам. Я их "раскалывал", изобличая шпионов и гестаповцев. И вдруг меня неожиданно, без объяснения причин, по приказу Берии отправляют в Лефортовскую тюрьму. Там я провел четыре долгих года.
Периодически меня вызывал следователь и требовал подписать протокол, в котором я "признавался", что являюсь немецким агентом, подготовленным в познаньской разведшколе для заброски в советский тыл. Я отказывался и снова отправлялся в одиночку. Все это время никто из родных ничего обо мне не знал, и я не знал, что в 43-м году умерла мама.
Наконец о моем заключении проведал старший брат. Он позвонил Берии, но тот не стал с ним разговаривать. Тогда Сергей вместе с двумя генералами НКВД пришел в Лефортово, чтобы передать мне продукты. Передачу не приняли: Берия запретил. Потом меня отправили по этапу на Дальний Восток. Еще три лагеря и пять лет ссылки. Москву мне "ограничили".
В 1953 году после смерти Сталина вызвали в КГБ и предложили написать книгу о моей военной судьбе, считая, что она поможет воспитывать в молодежи чувство патриотизма. Я написал автобиографическую повесть "В лабиринтах смертельного риска". Константин Симонов и Борис Полевой дали положительные рецензии. Однако книгу положили на полку, где она пылилась целых 40 лет.
В 1956 году я был реабилитирован и награжден орденом Славы. Мне разрешили прописаться в Москве. Стал работать сначала в КГБ, потом в Политуправлении армии и флота, в Комитете ветеранов войны. Читаю лекции от бюро пропаганды Союза писателей на тему "Разведка и контрразведка" в частях спецназа, разведшколах, пограничных академиях, в Домах офицеров.
Что касается книги "В лабиринтах смертельного риска", то после того как генерал Струнин, начальник пресс-бюро КГБ, дал резолюцию, что в повести не содержится секретов, ее перевели на немецкий и французский языки и издали за рубежом. В России впервые она вышла только в 1991 году, за свой счет я издал пять тысяч экземпляров. Мои племянники Никита Михалков и Андрон Кончаловский хотят снять по повести сериал.
